Б. К. ЗАЙЦЕВ И В. А. ЖУКОВСКИЙ: РЕАКТУАЛИЗАЦИЯ КЛАССИКИ КАК ФАКТОР ИДЕНТИЧНОСТИ ПИСАТЕЛЯ-ЭМИГРАНТА
←
→
Транскрипция содержимого страницы
Если ваш браузер не отображает страницу правильно, пожалуйста, читайте содержимое страницы ниже
Вестник ТГПУ (TSPU Bulletin). 2011. 11 (113)
УДК 82-94
Е. Е. Анисимова
Б. К. ЗАЙЦЕВ И В. А. ЖУКОВСКИЙ: РЕАКТУАЛИЗАЦИЯ КЛАССИКИ
КАК ФАКТОР ИДЕНТИЧНОСТИ ПИСАТЕЛЯ-ЭМИГРАНТА
На примере творчества Б. К. Зайцева и его романа «Жуковский» рассматривается типология биографиче-
ского текста русской эмиграции. Тяготение представителей диаспоры к автоописанию обусловило интерес
собственно к биографии, а также к ее разновидности – агиобиографии, часто понимавшихся как неразрывное
целое. Зайцев эстетизирует нравственно-религиозный аспект биографии Жуковского, обретая в ней эталон для
конструирования собственного жизнетекста.
Ключевые слова: Жуковский, Зайцев, биография, жизнетекст, идентичность, эмиграция.
Интерес исследователей беллетризованных био- цеву так же, как В. Ф. Ходасевичу, Н. Н. Берберо-
графий Б. К. Зайцева, в их число входит и роман вой, И. В. Одоевцевой и др. Черты литературных
«Жуковский» (1951), был сосредоточен в основном воспоминаний приобретает под пером Зайцева
на их жанровом аспекте [1]. Работы, в которых за- даже публицистика, сама по себе далекая от авто-
трагивались бы проблемы рецепции Зайцевым по- биографизма. Так, по наблюдению исследователя,
эзии русского романтика, его жизнестроительной «газетно-журнальная публицистика Зайцева – яв-
позиции [2], являются скорее исключением, чем ление самобытное и даже уникальное. Хотя бы
правилом [3; 4]. На наш взгляд, проблема «Зайцев тем, что автобиографична, что она из рода его не-
и Жуковский» требует детального анализа в силу равнодушной писательской мемуаристики» (Кур-
целого ряда причин. сив наш. – Е. А.) [7, с. 3]. Рефлексивный характер
Во-первых, Зайцев определил специфику созда- собственного творчества [8], приоритет в нем лич-
ния биографического текста следующим образом: ного начала Зайцев связывал отчасти с веяниями
«если кто-то пишет о жизни русского писателя или эпохи: «ощущение, что это новое и свежее в лите-
святого, или музыканта, это значит, что заранее ратуре, та струя, к которой и сам начинаешь при-
признает он важность предмета и свое к нему лю- надлежать? (Позже это назовут импрессиониз-
бовно-почтительное отношение. Писание биогра- мом)» («О Леониде Андрееве», 1949) [5, т. 9,
фии есть нечто вообще смиряющее. Пишущий ос- с. 276–277]. И позднее пояснил: «Импрессионизм –
вобождается от себя, живет чужой жизнью, к кото- всегда личное впечатление» («И. И. Тхоржевский»,
рой всегда у него отношение “преклонения”» 1951) [5, т. 9, с. 296].
(«Двадцать первое марта», 1949) [5, т. 9, с. 271]. Тяготение представителей диаспоры к автоопи-
Здесь мы наблюдаем идею психологического, а в санию обусловило интерес собственно к биогра-
перспективе и исторического самоотождествле- фии, а также к ее разновидности – агиобиографии,
ния – принципиального слагаемого идентичности часто понимавшихся как неразрывное целое. Клю-
писателя-эмигранта. чевые вехи этого процесса были обозначены са-
Во-вторых, биография В. А. Жуковского являет- мим Зайцевым: «Есть двухтомный Пушкин (Тыр-
ся не единственным биографическим текстом Зай- ковой), “Освобождение Толстого” (Бунина), Дер-
цева: она встроена как в компактный контекст жавин (Ходасевича), Тургенев (мой), Гоголь,
беллетризованных биографий русских писателей Вл. Соловьев, Достоевский, Блок – Мочульского,
(«Жизнь Тургенева», «Жуковский», «Чехов»), так К. Леонтьев (Бердяева), Чайковский (Берберовой),
и в обширный круг биографических и автобиогра- Жуковский (мой), музыканты “могучей кучки”
фических текстов художника (тетралогия «Путе- (Цетлина), Денис Давыдов (Шика). Кое-что и в
шествие Глеба», «Дом в Пасси», «Золотой узор», агиографии – Св. Серафим Саровский (В. Ильина),
«Преподобный Сергий Радонежский», биографи- Св. Сергий Радонежский (мой), Св. Александр
ческие очерки внутри книг «Москва», «Дни», «Да- Невский (Клепинина). Из перечня видно, что писа-
лекое» и т. д.). тели очень разные – и по складу, и по возрасту, и
Зайцев однажды задался риторическим вопро- по дарованию – привлечены были Россией, каж-
сом: «Верно ли, что эмигрантская литература поч- дый тем ее обликом, какой лично ему ближе (Кур-
ти сплошь состоит из воспоминаний?» («Дела ли- сив наш. – Е. А.), и каждый в меру сил свое внес –
тературные», 1931) [5, т. 9, с. 121]. В этом вопросе более заметное, менее заметное – в прославление
писателя заключается почувствованная им и мно- духа родины». («Двадцать первое марта», 1949) [5,
гими его современниками важнейшая тенденция т. 9, с. 271].
литературы диаспоры [6]. Автобиографизм как В этом перечне Зайцев выстраивает как бы два
мощная повествовательная тенденция присущ Зай- ряда жизнеописаний: один – на поверхности – со-
— 142 —Е. Е. Анисимова. Б. К. Зайцев и В. А. Жуковский: реактуализация классики как фактор идентичности...
стоит из великих предшественников, второй – за хождении в Европе Гитлера2, и позже, в военное
скобками – содержит имена современников писа- время, вдруг расцвели Суворовы, Кутузовы, Багра-
теля, рассказывающих о себе через биографию тионы в лубочно-слащавом тоне (от которого заме-
другого1. Эта двойная установка осознавалась и са- чательных людей можно возненавидеть). А. Тол-
мим Зайцевым. Так, в очерке «Константин Леон- стой написал “Петра”, стилизуя его под Сталина, –
тьев» он отмечает: «Яркая книга Бердяева о Леон- тоже в форме романа» («Двадцать первое марта»,
тьеве изображает обоих – одного прямо, о нем пи- 1949) [5, т. 9, с. 270–271]. Все эти тексты советской
сана, другого косвенно – он писал и жил в этих культуры Зайцев отказывается называть биографи-
страницах со своими вкусами, складом мысли, ями, противопоставляя «лубок» глубоко личному
темпераментом, стилем» («Константин Леонтьев», переживанию другой (но не чужой) жизни – «по
1926) [5, т. 9, с. 91]. Станиславскому». Однако если идеологические
В. И. Тюпа указывает на жизнеописание как на расхождения вынести за скобки, то выяснится, что
одну из ключевых коммуникативных стратегий и метрополия, и диаспора выстраивают свои соб-
русской литературы. Ее специфика, по мнению ственные «пантеоны» биографий. В разнообразии
ученого, заключается в том, что «адресат биогра- дореволюционной культуры представители как со-
фического и тем более романного дискурса при- ветской России, так и эмиграции могли без труда
зван обладать проективной компетентностью отыскать для себя любые образцы и аналогии.
остраненного узнавания: себя – в другом и другого В этом отношении в противовес милитаризирован-
– в себе. Ему надлежит уметь проецировать чужой ному советскому «иконостасу» зарубежье обраща-
экзистенциальный опыт присутствия в мире на ется к подвижникам русской культуры, обладате-
свой опыт жизни, а также проектировать свою лям частных биографий. «Взгляд очень многих
жизненную позицию, опираясь на индивидуаль- оказался устремлен на фигуры мирные русской ху-
ный опыт чужой жизненной позиции» [10, с. 91]. дожественной духовной культуры. Распоряжений
Коммуникативная стратегия жизнеописания, осо- и заказов здесь не было, материально все это ни-
бенно востребованная у писателей русской эмигра- чтожно и нищенски, но вот ряд писателей обратил-
ции, была связана прежде всего с острой потреб- ся душой и сердцем к тому истинному и прекра-
ностью в авторефлексии и стремлением увидеть сному, что дала Россия. Литература, музыка, обра-
свой первоначальный прообраз в культурной тра- зы наших святых… Незаметно и сама собой созда-
диции. лась целая библиотечка биографий и агиографий»
Сравнивая литературу русского зарубежья с ли- («Двадцать первое марта», 1949) [5, т. 9, с. 271].
тературой в советской России, Зайцев отмечает: Эффект узнавания себя в другом в биографиче-
«Жанр биографии там (в Советском Союзе. – Е. А.) ской прозе Зайцева отмечали как современники,
не процвел. В эмиграции дело обернулось иначе» так и исследователи творчества писателя.
(«Двадцать первое марта», 1949) [5, т. 9, с. 271]. Ф. А. Степун пишет: «Историки литературы очень
Несколько ранее на разрушение биографии как любят исследовать вопросы о зависимости писате-
основы романа проницательно указывал остав- лей друг от друга и влиянии предшествующих на
шийся в советской России О. Э. Мандельштам в последующих. Мне лично эта литературоведче-
эссе «Конец романа» (1922): «Ясно, что когда мы ская традиция представляется малопродуктивной
вступили в полосу могучих социальных движений, даже и с чисто научной точки зрения. То, что один
массовых организованных действий, акции лично- писатель своим творчеством напоминает другого,
сти в истории падают и вместе с ними падают вли- очень часто объясняется не влиянием, не воздейст-
яние и сила романа, для которого общепризнанная вием одного на другого, но сродством их душ, а по-
роль личности в истории служит как бы маномет- тому и стилей. Стиль и душа неотрывно связаны
ром, показывающим давление социальной атмо- друг с другом. Установление этих созвучий гораз-
сферы. Мера романа – человеческая биография до важнее, чем установление влияний. О том же,
или система биографий» [11, с. 31]. кто из русских писателей Зайцеву наиболее созву-
В своих размышлениях о традициях жизнеопи- чен и за что им любим, он сам рассказал в своих
сания в словесности диаспоры и метрополии Зай- трех монографиях о Жуковском, Тургеневе и Чехо-
цев намеренно игнорирует хорошо ему известные ве» [12, с. 9].
официозные советские биографии: от сконструи- Типологической основой диалога в этих литера-
рованного «жития» В. И. Ленина до возобновления турных биографиях становится характерологиче-
в 1933 г. серии ЖЗЛ. «С тридцатых годов, при вос- ская близость их героев автору. Ф. А. Степун вы-
1
О примере подобного автоописания в древнерусской литературе см.: [9, с. 641–646].
2
Интерес к биографии отдельного человека и, как следствие, расцвет романа в XIX в. О. Э. Мандельштам напрямую связывал с «вос-
хождением» Наполеона [11, с. 30].
— 143 —Вестник ТГПУ (TSPU Bulletin). 2011. 11 (113)
страивает русских писателей «по хронологии», ский, Б. Зайцев или Алданов станут творцами и ру-
прочерчивая тем самым линию традиции через ководителями какой-то новой художественной
XIX столетие к XX в. А. С. Шиляева в своей мо- школы, которую впоследствии назовут “школой
нографии «Борис Зайцев и его беллетризованные русской эмиграции”? Конечно, нет. Написана
биографии» определяет характерологическую бли- ли в эмиграции “Война и мир”, или “Братья Кара-
зость Зайцева и Жуковского как наиболее яркую в мазовы”? – Никто на это не претендует. Пи-
«писательской трилогии»: «чем выше степень шется все это в условиях необеспеченности, при
внутренней родственности автора избранному ге- весьма тощем читателе – но вот пишется (мыслит-
рою, тем ярче образное воссоздание этого героя и ся, делается). Думаю, все же, что никто из нас не
художественность решения творческой задачи. На- променяет нелегкой своей свободы на доллары со-
ибольшую полноту в творческом осуществлении ветского писателя, приезжающего в спальных ва-
авторского замысла мы поэтому находим в жизне- гонах в “гнилую” Европу и пропивающего здесь
описании Жуковского» [5, т. 5, с. 496]. эти доллары. Нет, уж мы будем лучше пролетария-
Показательно при этом, что Жуковский-человек ми. Таково нам дано задание, весь вопрос в том,
занимает Зайцева гораздо больше, чем Жуковский- чтобы мы оказались его достойны. Гордиться и
поэт. Импульсом к созданию романа о Жуковском возноситься нам незачем, и себя преувеличивать
становится не творческое наследие поэта, привыч- не приходится. Но что поделать, если мы живы, ра-
ное с детских лет, а более позднее знакомство с ботаем, пишем, читаем, любим родину. Может
подробностями его жизненного пути. «Иной раз быть, положение наше обязывает даже к героиче-
заглянешь, посмотришь знакомые с детства “Иви- ской жизни – кто из нас ею живет? Это иной во-
ковы журавли”, “Кто скачет, кто мчится”… Года прос, мы ответим за нашу жизнь перед Богом»
четыре назад перечел его (Жуковского – Е. А.) био- («Дела литературные», 1931) [5, т. 9, с. 120–123].
графию – краткий очерк. Но это из “наших”! И Культурная преемственность русской эмигра-
призадумался. Три года назад вновь начал читать, ции заставляет Зайцева видеть аналогию своему
все по огромному тому – и уже мелькнуло, смутно драматическому жизнестроительству именно в
еще, неуверенно: “вот о ком написать бы”» (днев- судьбе декабристов [14]. В рецензии на книгу
никовая запись от 10 марта 1945 г.) [5, т. 9, с. 220]. Г. О. Цетлина «Декабристы» он пишет: «Все это
Для Зайцева положение Жуковского в оппози- связано с нами. Не для меня одного, для нас всех
ции свой – чужой, наш – не наш было определено “что-то” начинается с декабристов, кончается горо-
прежде всего его бытовым и общественным пове- дом Парижем и его кладбищами». Для него восста-
дением, по отношению к которому поэтическое на- ние 1825 г. становится точкой отсчета для последу-
следие оказывалось вторичным. В условиях идео- ющих роковых событий русской истории: «Как в
логического противостояния с советской Россией бунте декабристов, как во всем девятнадцатом ее
для Зайцева, как и для многих других представите- веке все делалось в ней “не так”: слишком рано
лей эмиграции, первостепенное значение приобре- или слишком поздно, или неудачно в исполнении.
тали не художественное направление и литератур- Многого Жуковский, слава Богу, не увидел. Зато
ная «величина» писателей, а их повседневный мы увидели и продолжаем видеть» («Декабристы»,
нравственный облик. В этом смысле русские эмиг- 1954) [5, т. 9, с. 323, 325].
ранты оказались близки декабристам, главное зна- Однако историческая ретроспекция Зайцева
чение которых для национальной культуры, по простирается еще дальше. В своих автобиографи-
мнению Ю. М. Лотмана, состояло не в достоинст- ческих и биографических текстах он создает рус-
вах их поэзии и политических концепций, а «в со- скую «летопись в лицах» не только XIX – первой
здании совершенно нового для России типа чело- половины XX вв. Ключевыми вехами здесь явля-
века». Их обостренное чувство собственного дос- ются трилогия литературных биографий русских
тоинства «заставляло каждый поступок рассматри- писателей, автобиографическая тетралогия «Путе-
вать как имеющий значение, достойный памяти шествие Глеба» и циклы воспоминаний. Древне-
потомков, внимания историков, имеющий высший русскими параллелями к ним становятся намечен-
смысл» [13, с. 380– 381]. ная в автобиографической тетралогии история Бо-
Так, Зайцев, размышляя над вкладом писате- риса и Глеба и жизнеописание Преподобного Сер-
лей-эмигрантов в культуру России, затушевывает гия Радонежского.
их литературные заслуги, а на первый план выдви- В «писательской трилогии» Зайцев создает
гает этический «кодекс»: бескорыстие, скромность, свою версию русской истории XIX в., данную че-
стойкость, свободолюбие, чувство собственного рез частные биографии русских писателей – Жу-
достоинства, любовь к Родине, вера в Бога и собст- ковского, Тургенева и Чехова. В биографических
венную миссию. «Можно ли предполагать, что текстах Зайцева светская история русской культу-
Шмелев или Куприн, Бальмонт или Мережков- ры начинается именно с Жуковского. Характерна
— 144 —Е. Е. Анисимова. Б. К. Зайцев и В. А. Жуковский: реактуализация классики как фактор идентичности...
при этом последовательность написания трилогии включения эмпирии своей жизни в контекст биог-
о писателях: «Жизнь Тургенева» (1932), «Жуковс- рафий зачинателей и столпов русской литерату-
кий» (1951), «Чехов» (1954). Обратившись к обра- ры – и не в последнюю очередь Жуковского.
зу Тургенева, Зайцев в конце творческого пути до- И. А. Бунин, читая роман Зайцева о Жуковском,
страивает эту линию традиции, находя ее исток и с иронией отметил его стилевое своеобразие:
идеал в Жуковском и финал – в Чехове. «Прочел в “Рус мысли” очередной отрывок
Кроме того, интерес Зайцева к биографиям из книги Зайцева о Жуковском. На этот раз о путе-
русских писателей, особенно возросший в шествии по России Жуковского с Наследником
1940–1950-е гг., был обусловлен следующим любо- престола, Александром II. Путешествовали так:
пытным обстоятельством: сам Зайцев и герои его “На станциях подзакусывали и дальше. Жуковский
беллетризованных биографий и очерков – Жуков- больше действовал по пирожкам”» (Курсив Буни-
ский («Жуковский»), Чехов («Чехов»), Пастернак на. – Е. А.) [18, с. 85]. Любопытно, что словесные
(«Пастернак в революции» [«Далекое»]) – роди- обороты, выделенные Буниным, имеют свой источ-
лись 29 января [15]. Жуковский – 29.01.1783 г., Че- ник в автобиографической и мемуарной прозе Зай-
хов – 29.01.1860 г. (по новому стилю), Зайцев – цева: «Ехали ночь, ехали день. Где-то перепрягали
29.01.1881 г., Пастернак – 29.01.1890 г. Как автор – отец выслал подставы – где-то наскоро подзаку-
жизнеописаний Зайцев не мог оставить незамечен- сывали» (Курсив наш. – Е. А.) («Тишина») [5, т. 4,
ной эту биографическую деталь, проективно увя- с. 180], «Бердяев, однако, и Франк предпочитали
зывавшую автора с его героями. Более того, вполне молочное, были верны своим яуртам. Но наша пар-
возможно, что именно она спровоцировала созда- тия, с Вышеславцевым и Осоргиным, действовала
ние биографических произведений, став импуль- по вину» (Курсив наш. – Е. А.) («Далекое») [5, т. 6,
сом для «отождествления». Так, о рождении Жу- с. 263]. Обороты, резавшие чуткий слух Бунина, в
ковского Зайцев пишет: «Но вот 29 января 1783 действительности оказывались маркерами мемуар-
года явился на свет Божий мальчик» [5, т. 5, с. 181]. ного текста самого Зайцева, где подобные вольности
В книге воспоминаний «Далекое» повествование были вполне допустимы. Для собственного и биог-
от первого лица позволило Зайцеву открыто ука- рафического текстов Жуковского Зайцев пользуется
зать на такую параллель: «Он (Пастернак. – Е. А.) не только одной системой исторических и литера-
был ровно на девять лет, день в день (Курсив наш. турных аллюзий, но и одним языком описания.
– Е. А.), моложе меня», «из его “Автобиографиче- В своих публицистических работах, обращаясь
ских заметок” я узнал мелочь, послужившую нача- к судьбе того или иного русского классика, Зайцев,
лом переписки: мы родились с ним в один и тот же как правило, указывает на неоценимую роль Жу-
день месяца, только он на девять лет позже меня. ковского. Характерно при этом, что, обходя сторо-
Я написал ему наудачу и о совпадении, и о другом. ной разговор о литературном влиянии поэта, он ак-
С этого и началось. Начался странный, заочный, центирует личную помощь Жуковского каждому
краткий “роман”» [5, т. 6, с. 229–230, 233]. Весьма из них в тяжелых жизненных обстоятельствах. Так,
вероятно, что диалог о подобных «странных сбли- Зайцев пишет о поддержке смертельно раненого
женьях» был продолжен в 1959 г., когда Зайцев от- Пушкина, потерявшего жену Тютчева, затравлен-
правил Пастернаку экземпляр «Жуковского» и по- ного после публикации «Выбранных мест из пере-
лучил в ответ его восторженный отклик [16, с. 513]. писки с друзьями» Гоголя [5, т. 9, с. 235, 260, 308].
Обратной стороной совпадений дат рождения Основными параметрами важности личности и
является совпадение с датой смерти. Зайцев отме- творчества Жуковского становятся ощущаемая
чал, что его рождение приходится на день кончины Зайцевым собственная экзистенциальная близость
Достоевского: «Родился в день его (Достоевского – поэту и его безупречный нравственный облик,
Е. А.) смерти, часа на три позже» [17, т. 1, с. 5]. близкий особо чтимому на Руси «тихому» типу
Умер Зайцев по мистическому совпадению 28 ян- святости [19, с. 49]. Личность Жуковского соответ-
варя – также в день смерти Достоевского, незадол- ствовала представлениям Зайцева об идеальном
го до своего дня рождения и 135-летней годовщи- человеке, наделенном христианским смирением,
ны смерти Пушкина. Магию чисел Зайцев отыски- добротой, кротостью. Наиболее точная характери-
вает и в биографии Тургенева. Он отмечает, что стика поэта, по мнению Зайцева, была дана
писатель познакомился с семейством Виардо (впо- Ф. И. Тютчевым в стихотворении «Памяти
следствии изменившим всю его жизнь) «28 октяб- В. А. Жуковского» (1852):
ря, в день своего рождения», а также «полагал, что Поистине, как голубь, чист и цел
умрет в 1881 году. (Перестановка цифр года рожде- Он духом был: хоть мудрости змеиной
ния – 1818)» [5, т. 5, с. 55, 152]. Вера в неслучай- Не презирал, понять ее умел,
ность подобного рода совпадений давала Зайцеву Но веял в нем дух чисто голубиный [5, т. 6,
дополнительный повод для широкомасштабного с. 224].
— 145 —Вестник ТГПУ (TSPU Bulletin). 2011. 11 (113)
Суть этого определения Зайцев соотносит с На преемственность от Жуковского к Тургеневу
евангельским источником – стихом Нагорной про- Зайцев указывает и в отношении воспитания на-
поведи: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога следника престола Александра II: «“Записки охот-
узрят» [Мф. 5: 8]. В свете этого вполне закономерно ника” не только поколебали рабство (а они именно
сопоставление романа-биографии «Жуковский», в поколебали: ученик Жуковского, будущий импера-
котором Зайцев называл поэта «единственным кан- тор Александр, был поклонником этих “Записок”)»
дидатом в святые от литературы нашей», с жанром [5, т. 5, с. 486].
жития [20–24]. По наблюдению Е. Р. Пономарёва, в Тихостью и смирением отмечен герой литера-
биографии Жуковского «сохранены практически турного жития Зайцева Сергий Радонежский. Соб-
все основные черты древнего канона» [25, с. 108]. ственная ономастическая «генеалогия» ведется
Ключевыми добродетелями, имеющими нацио- Зайцевым от Бориса и Глеба, завещавших «России
нальный характер и присущими Жуковскому, явля- свой “образ кротости”» [5, т. 4, с. 254]. Именно
ются, по мысли Зайцева, смирение и неколебимая «тихие» Борис и Глеб, а позднее Сергий Радонеж-
вера в Божий промысел: «О слезинке замученного ский становятся народными любимцами и покро-
ребенка Жуковский сказал ранее Достоевского. Но вителями России. «Москва, а вслед за нею и вся
не бунтовал и билета почтительнейше не возвра- Русь чтила в преподобном Сергии своего небесно-
щал. Вот вычитал в 47 году среди “происшествий”: го покровителя. В сознании московских людей
ребенок скакнул с копны сена и напоролся на XVI в. он занял место рядом с Борисом и Глебом,
вилы, которых не видел. Они пронзили ему внут- национальными заступниками Руси», – отмечает
ренности, и так как концы их загнуты, то нельзя Г. П. Федотов [19, с. 151]. Русских писателей, име-
было вынуть. Дитя скончалось в мучениях – за что на которых становятся нарицательными, Зайцев
они? Есть от чего помешаться. Но Жуковский спо- сближает с национальными святыми и наделяет
коен (так же отнесся и к незаслуженным горестям функцией духовных покровителей Родины: «Гого-
собственной жизни). В его философии неколебимо ли и Жуковские за нас заступники» («О Жуков-
смирение. То, что кажется нам бессмысленным, ском. 4 февраля 1942», 1948). [5, т. 9, с. 253].
имеет смысл, только не открыт он нам. Для этого Гоголь становится ближайшей парой для Жу-
нужна огромность веры» («Дни. 1939–1972»: ковского во всех ключевых для Зайцева культур-
«Слеза ребенка», 1948) [5, т. 9, с. 247]. ных кодах – христианском, биографическом и то-
Ближайшей библейской параллелью для Жуков- пографическом (итальянском). В дневниках и пуб-
ского в понимании Зайцева становится образ Иова, лицистике Зайцева, представляющих собой еди-
только с его позиции можно смотреть на Россию ный автобиографический текст, имена Жуковского
без содрогания: «В Промысел просто надо верить, и Гоголя, подобно героям борисо-глебского цикла,
как поверил в конце Иов. А это значит – всегда почти всегда упоминаются вместе. Символическим
свое сохраняя и ничего не уступая, принять Крест, событием, связавшим «заступников», стала их по-
как предложенный для неизвестных нам, необоз- чти одновременная смерть [9, с. 496]: «1852-й год.
римых, но и высших целей» («Декабристы», 1954) В феврале Гоголь ушел, в апреле Жуковский – дру-
[5, т. 9, с. 325]. зья» [5, т. 9, с. 194]. Также в своих высказываниях
С легкой руки Ю. И. Айхенвальда за Жуков- о Жуковском и Гоголе Зайцев всегда отмечает как
ским прочно закрепилась репутация «тишайшего внутреннее единство, так и различия между ними:
поэта русской литературы» [26, с. 523]. Этой же «Гоголя след с детских лет в сердце. Жуковский
чертой тихости в той или иной степени Зайцев на- пришел много позже. Обоих люблю, хоть и силы
деляет и остальных героев «писательской трило- их разные. Какие они письма друг другу писали!
гии». В Чехове особо отмечена скромность [5, т. 5, Вообще, что была за Россия!» («О Жуковском.
с. 396], к Тургеневу, по мнению Зайцева, читателя 4 февраля 1942», 1948); «У Гоголя природно не вы-
тянет неистребимое «влечение человека к тишине, ходили “светлые явления”. Его друг Жуковский
возвышенности и благообразию» [5, т. 5, с. 479]. столь же органично не мог говорить о тьме и гре-
«Жуковский – Тургенев – Чехов» – прочерченная хе» («Паустовский», 1951) [5, т. 9, с. 253, 294].
Зайцевым традиция «тихих классиков» [5, т. 5, Окончательно свои карты Зайцев раскрывает в
с. 480], сменяющих друг друга на протяжении очерке «Гоголь». В нем объяснена парность писа-
XIX в. Переходным в этом отношении становится телей, возникшая в сознании биографа: «Их сбли-
1852 г., когда осуществляется символическая сме- зила религия и религиозное отношение к жизни,
на поколений: «Записки охотника» Тургенева выш- искусству. С Пушкиным тут разница. Для Пушки-
ли «в России сто лет назад, в 1852 году. Это год для на человек – поэзия, предмет ее. Для Гоголя и Жу-
нашей литературы знаменательный. Он и траур- ковского – Бог и поэзия. У Пушкина над искусст-
ный: уход Жуковского, Гоголя, но и плодоносный – вом ничего нет. У Гоголя и Жуковского над искус-
выступление Тургенева и Толстого» [5, т. 5, с. 482]. ством Бог, искусство лишь форма служения Ему»
— 146 —Е. Е. Анисимова. Б. К. Зайцев и В. А. Жуковский: реактуализация классики как фактор идентичности...
(«Гоголь», 1952) [5, т. 9, с. 304]. Здесь же, в проти- XIX в. на первый план выдвигалось художествен-
вовес Гоголю, дается развернутая характеристика ное наследие поэта – «отца русской баллады»,
духовного мира Жуковского: «Как христианин «русского Тиртея», «бедного певца» и т. д. Обрат-
знал, конечно, о зле и дьяволе, но со стороны. ной стороной этого процесса стало интенсивное
О грехе и зле внутренний его опыт был невелик. жанровое и стилевое пародирование творчества
В молодости сам много писал о чертях, считался Жуковского. Восприятие Жуковского в XX в.
даже литературным “дядькой” их, но сказочно, по- усложняется дополнительными биографическими
детски, не изнутри, а декоративно. В Жуковском не кодами и ориентацией на жизнетекст поэта. Так,
было никакой мути, он очарователен своей чисто- И. А. Бунин акцентирует фамильную мифологию
той, простодушием. “Что за прелесть чертовская Буниных-Жуковских, соединяя семейную и исто-
его небесная душа” (Пушкин). Внутренно ничто рико-литературную преемственность. Зайцев эсте-
его не мучило, не ужасало» («Гоголь», 1952) [5, тизирует нравственно-религиозный аспект биогра-
т. 9, с. 303–304]. фии Жуковского, обретая в ней эталон для кон-
В рецепции творчества и личности Жуковского струирования собственного жизнетекста.
Список литературы
1. Громова А. В. Жанровая система творчества Б. К. Зайцева: литературно-критические и художественно-документальные произведения:
автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Орел, 2009. 46 с.
2. Лебедева О. Б. Принципы романтического жизнетворчества в дневниках В. А. Жуковского // Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем: в
20 т. Т. 13. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 420–442.
3. Черников А. П. В. А. Жуковский и его традиции в прозе Б. Зайцева // Белевские чтения. Вып. 4. М.: МГУЛ, 2004. С. 91–98.
4. Холиков А. А. А. Н. Веселовский и Б. К. Зайцев – биографы В. А. Жуковского // Сравнительное и общее литературоведение: сб. ст. мо-
лодых ученых. Вып. 1. М.: МАКС Пресс, 2006. С. 205–213.
5. Зайцев Б. К. Собр. соч.: в 5 т. М.: Русская книга, 1999–2000.
6. Аверин Б. Дар Мнемозины: Роман Набокова в контексте русской автобиографической традиции. СПб: Амфора, 2003. 400 с.
7. Прокопов Т. Ф. Публицистика Бориса Зайцева // Зайцев Б. К. Собр. соч.: в 5 т. Т. 9. М.: Русская книга, 2000. С. 3–5.
8. Хатямова М. А. К проблеме персонифицированного повествования: «Золотой узор Б. К. Зайцева» // Вестн. Томского гос. пед. ун-та
(Tomsk State Pedagogical University Bulletin). 2007. Вып. 8 (71). С. 55–60.
9. Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. 1. М.: Гнозис – Школа «Языки русской культуры», 1995. 875 с.
10. Тюпа В. И. Литература как род деятельности: теория художественного дискурса // Теория литературы: в 2 т. / под ред. Н. Д. Тамарченко.
Т. 1. М.: Academia, 2004. C. 16–104.
11. Мандельштам О. Э. Конец романа // Мандельштам О. Э. «Выпрямительный вздох». Стихи, проза. Ижевск: Удмуртия, 1990. С. 30–31.
12. Степун Ф. А. Борису Константиновичу Зайцеву – к его восьмидесятилетию // Зайцев Б. К. Собр. соч.: в 5 т. Т. 5. М.: Русская книга, 1999.
C. 3–17.
13. Лотман Ю. М. Декабрист в повседневной жизни // Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: быт и традиции русского дворянства (XVIII –
начало XIX века). СПб.: Искусство-СПБ, 1994. С. 331–384.
14. Алданов М., Милюков П., Мельгунов С. и др. Мы дышали свободой… Историки Русского зарубежья о декабристах. М.: Формика-С, 2001.
208 с.
15. Яркова А. В. Жанровое своеобразие творчества Б. К. Зайцева 1922–1972 годов. Литературно-критические и художественно-докумен-
тальные жанры. СПб.: ЛГОУ им. А.С. Пушкина, 2002. С. 195–205.
16. Зайцев Б. К. Жуковский. Жизнь Тургенева. Чехов. Литературные биографии / сост., подгот. текста, вступ. ст. и примеч. А. Д. Романенко.
М.: Дружба народов, 1999. 541 с.
17. Зайцев Б. К. Соч.: в 3 т. М.: Худож. лит., ТЕРРА, 1993.
18. И. А. Бунин: Новые материалы. Вып. I. / сост., ред. О. Коростелева и Р. Дэвиса. М.: Русский путь, 2004. 584 с.
19. Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М.: Московский рабочий, 1990. 269 с.
20. Сваровская А. С. Житийные традиции в прозе Б. К. Зайцева // Проблемы литературных жанров. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1990. С. 113–
115.
21. Сваровская А. С. Житийное начало в повести Б. Зайцева «Аграфена» // Проблемы метода и жанра. Вып. 19. Томск: Изд-во Том. ун-та,
1997. С. 153–163.
22. Завгородняя Н. И. Бытие жития в быте биографии (Специфика биогр. текстов Б. К. Зайцева «Жизнь Тургенева», «Жуковский», «Чехов»)
// Культура и текст. СПб.; Барнаул: Изд-во БГПУ, 1997. Вып. 1: Литературоведение. Ч. 1. С. 85–87.
23. Калганникова И. Ю. Апокрифический, житийный контекст биографической прозы Б. К. Зайцева: «Жизнь Тургенева», «Жуковский», «Че-
хов» // Гуманитарные исследования. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2000. Вып. 5. С. 37–40.
24. Кашпур О. А. «Единственный кандидат в святые от литературы нашей...» (Б. К. Зайцев о В. А. Жуковском) // Литература и общественное
сознание: варианты интерпретации художественного текста. Бийск: НИЦ БПГУ, 2002. Вып. 7. Ч. 1. С. 91–94.
— 147 —Вестник ТГПУ (TSPU Bulletin). 2011. 11 (113)
25. Пономарёв Е. Р. Россия, растворенная в вечности. Жанр житийной биографии в литературе русской эмиграции // Вопр. литературы.
2004. № 1. С. 84–111.
26. Айхенвальд Ю. И. Силуэты русских писателей. М.: Республика, 1994. 591 с.
Анисимова Е. Е., кандидат филологических наук, доцент.
Сибирский федеральный университет.
Пр. Свободный, 79, Красноярск, Россия, 660041.
E-mail: eva1393@mail.ru
Материал поступил в редакцию 14.01.2011.
E. E. Anisimova
B. K. ZAITSEV AND V. A. ZHUKOVSKII: CLASSICS REACTUALIZATION AS FACTOR OF WRITER-EMIGRANT’S IDENTITY
In the article upon the example of B. K. Zaitsev’s creativity and his novel “Zhukovskii” the typology of Russian
emigration’s biographical text is examined. The attraction of diaspora representatives towards self description
stipulated for the interest to biography proper and also to its variety – hagiobiography often understood as indissoluble
whole. Zaitsev aesthetisizes moral-religious aspect of Zhukovskii’s biography, finding in it a standard for constructing
his own life scenario.
Key words: Zhukovskiy, Zaitsev, biography, life scenario, identity, emigration.
Siberian Federal University.
Pr. Svobodny, 79, Krasnoyarsk, Russia, 660041.
E-mail: eva1393@mail.ru
— 148 —Вы также можете почитать
