ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ И ФОЛЬКЛОР
←
→
Транскрипция содержимого страницы
Если ваш браузер не отображает страницу правильно, пожалуйста, читайте содержимое страницы ниже
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ И ФОЛЬКЛОР
УДК 821.161.1-14
Е. А. Кучина
Молитва героя как внутритекстовый элемент
поэмы А. С. Пушкина «Братья разбойники»
Поэма А. С. Пушкина «Братья разбойники» рассматривается в контексте христи-
анской традиции. Доказывается, что основой художественного замысла поэмы Пушки-
на является молитва героя, выступающая ценностно-стержневым внутритекстовым
элементом.
Pushkin’s poem “Bratya razboyniki” (The Robber Brothers) is studied in the context of
Christian tradition. Hero’ prayer is proved to be the base of the artistic design in Pushkin’s
poem. Hero’ prayer can be described as a pivotal and valuable inner structure element of the
text.
Ключевые слова: поэма, герой, христианская традиция, внутритекстовый элемент,
молитва, житийный сюжет.
Key words: рoem, hero, Christian tradition, inner structure element of the text, prayer,
hagiology plot.
В течение последних десятилетий в литературоведении наблюдается
стабильная тенденция изучения русской словесности в контексте право-
славной христианской традиции, что способствует более глубокому пони-
манию русской классики. Данная статья посвящена осмыслению роли
молитвы в поэме А. С. Пушкина «Братья разбойники», ее онтологического
статуса и модуса художественности.
Поэма «Братья разбойники», над которой Пушкин работал в 1821–
1822 годах, впервые публикуется в 1825 году в альманахе «Полярная звез-
да». По планам-черновикам и рукописям видно, что Пушкин предполагал
написать поэму в байроническом духе, используя сюжет, образы и язык
русских разбойничьих песен [15, IV, c. 373–380]. Тема была подсказана по-
эту самой жизнью: умножившимися на юге России в начале двадцатых го-
дов ХIХ века разбойными нападениями. О реальном факте, который лег в
основу поэмы, Пушкин рассказал в письме к П. А. Вяземскому от 11 нояб-
ря 1823 года, посылая ему список поэмы: «Истинное происшествие подало
мне повод написать этот отрывок. В 820 году, в бытность мою в Екате-
ринославле, два разбойника, закованные вместе, переплыли через Днепр и
спаслись. Их отдых на острове, потопление одного их стражей мною не
выдуманы» [15, XIII, с. 74]. В этом же письме поэт сообщает о непредна-
© Кучина Е. А., 2012
7меренной похожести некоторых его стихов на «Шильонского узника»
Дж. Г. Байрона. С переводом В. А. Жуковского английской поэмы Пушкин
познакомился лишь в августе – сентябре 1822 года по фрагментам, опуб-
ликованным в «Сыне Отечества», когда «Братья разбойники» уже были
написаны.
Замысел поэмы менялся, преобразовывался, исследователи с трудом
устанавливают последовательность ее планов и набросков. В письме поэта
А. А. Бестужеву (от 13 июня 1823 года: «Разбойников я сжег — и поделом.
Один отрывок уцелел в руках Николая Раевского») говорится о том,
что поэма все-таки была, а часть ее по каким-то причинам уничтожена [15,
XIII, с. 63–65]. Тем не менее, если первый текст публикации сопровождал-
ся пометой «Отрывок из поэмы», то уже в отдельном издании 1827 года
Пушкин помету снял, признав «Братьев разбойников» законченным произ-
ведением.
Современная критика отнеслась к этому произведению Пушкина не-
доверчиво и невнимательно: замечания, как правило, исчерпывались со-
поставлениями текста с «восточными» поэмами Байрона. Это соотнесение
осталось доминирующей проблемой осмысления текста в пушкиноведении.
Поэму «Братья разбойники», наряду с другими «южными поэмами», принято
считать образцом жанровой системы романтизма (см.: [3; 5; 12; 13]).
В двадцатом веке, когда анализ пушкинского духовного универсума
оказался под идеологическим контролем, поэме приписывали «социаль-
ную остроту», а под образом разбойников понимали выражение протеста
против рабства. Такого рода «наблюдения» давали повод делать соответ-
ствующие выводы о «почве русской крепостнической действительности» и
«образе разбойника-крепостного». Текстологи этого времени до мельчай-
ших подробностей изучили поэму, включая её черновые рукописи и вари-
анты публикаций. Многие рассматривали поэму в тесной связи с
фольклором: комментировали фольклорные элементы поэмы, исследовали
язык и стиль произведения [1; 2; 4; 8; 17].
Принимая во внимание весь исследовательский опыт, связанный с ос-
мыслением этого произведения, отметим, что неучтенными оказываются
основополагающие вещи. Как пишет Т. А. Кошемчук, для точного, глубо-
кого понимания замысла поэта исследователю «важно выявить особые свя-
зи поэта с почвой и основой всякого искусства — с духовной традицией»
[9, с. 174].
«Братья разбойники» при внешнем взгляде созданы в жанре романти-
ческой поэмы, по образцу так называемых «восточных» поэм Дж. Г. Бай-
рона. В поэме есть лирическое вступление, живописно рисующее уклад
разбойничьего лагеря; «романтическое» происшествие (уход из семьи, по-
бег из тюрьмы); драматический сюжет (злодеяния, убийство); фрагмен-
тарность, прерывистость изложения событий в форме монолога героя и
так далее. Однако в противовес Байрону Пушкин следует иной тради-
8ции — христианской: основу художественного замысла поэмы задает
молитва героя. И это «содержание» стало превыше «формы» (заимство-
ваний, стилизации).
Включение молитвенного эпизода в поэму тесно связано, на наш
взгляд, с идеей прощения или милосердия, милости. Она основывается на
евангельской заповеди блаженств: «Блаженны милостивые, яко они поми-
лованы будут» (Мф. 5:7). Дух милости охватывает все пушкинское творче-
ство [6; 11; 14].
Пушкин поэтизирует, как правило, доброжелательные отношения лю-
дей. Это отражено в стихотворениях дружеской тематики: «Разлука»
(1817), «Чаадаеву» (1821), «19 октября» («Роняет лес багряный свой
убор…», 1825 года), «Мой первый друг, мой друг бесценный…» (1826),
«19 октября 1827 года» и других. Данные стихотворения отражают собор-
ное единение, являющееся благодатным единением людей, — братством.
Как уже нами отмечалось, обращение к молитве появляется у Пушкина
именно в дружеской лирике в лицейский период творчества [10, c. 19–20].
Взаимоотношения здесь совершенно лишены материальных привязанно-
стей. Основа «прекрасного союза» — единомыслие, доверие, чувство вза-
имности и любви. В посланиях друзьям открываются личностные свойства
Пушкина, человека и поэта: его душевная и духовная «солнечность»,
«просветленная энергия» гения. Именно эти качества Пушкина рождают
внимание, заботу к другим, особую чуткость.
В статье «Заглавие как семантическое ядро в поэме А. С. Пушкина
”Братья разбойники“» Н. П. Жилина утверждает, что в поэме Пушкина ин-
тересуют, прежде всего, не социальные причины разбойничества (они ле-
жат на поверхности), а нравственно-психологические. «Понятие братства
[курсив автора. – Е.К.] как тождественное жизни и неразрывно связанное с
нравственным законом, — пишет Жилина, — противопоставлено в поэме
разбойничеству, несущему забвение нравственного закона и равнозначно-
му безусловной духовной гибели» [7]. Тем самым, заглавие поэмы приоб-
ретает «оксюморонное звучание»: братья — родные люди, разбойники —
враги.
В поэме «Братья разбойники» Пушкин показывает собрание людей
ради преступных целей – «для стяжаний»; это «удалых шайка» «без вла-
сти, без закона»: «Не стая воронов слеталась / На груды тлеющих костей, /
За Волгой, ночью, вкруг огней / Удалых шайка собиралась…» [15, IV,
с. 145]. Заостренно просто и ярко поэт раскрывает эти «узы страшного се-
мейства»: «Здесь цель одна для всех сердец — / Живут без власти, без за-
кона…» [15, IV, с. 145]. Все разбойники, собравшиеся ночью «вкруг
огней», представляются «родными» по совершенным ими злодеяниям: «из
хат, из келий, из темниц», «беглец с … Дона», «в черных локонах еврей»,
«дикие сыны степей», «калмык», «башкирец» и так далее.
9Центральные персонажи поэмы — два брата («Нас было двое: брат и
я…»), которые росли в «чуждой семье», чьи детские и юношеские годы
прошли «не в радость»: в заботах, нужде, презрении. Остро ощущая не-
справедливость к себе и осознавая себя посторонними в семье и обществе,
они преднамеренно решают жить вопреки этическим нормам и Божиим за-
поведям: «…И согласились меж собой / Мы жребий испытать иной: / В то-
варищи себе мы взяли / Булатный нож да темну ночь; / Забыли робость и
печали, / А совесть отогнали прочь…», «все наше!», «все даром» [15, IV,
с. 145–146]. «Промысел опасный» приводит братьев к лишению свобо-
ды — и физической (острог), и духовной (муки совести). Находясь в
тюрьме, младший брат бредит: «…Пред ним толпились привиденья, / Гро-
зя перстом издалека. / Всех чаще образ старика, / Давно зарезанного на-
ми, / Ему на мысли приходил…» [15, IV, с. 148].
И здесь распадается формальный ряд романтической парадигмы: со-
держание поэмы наполняется религиозно-философским осмыслением.
С точки зрения ожесточившегося старшего брата духовное прозрение
младшего кажется бредом, а в реальности же мучительное осознание гре-
ховности своих деяний близко к раскаянию: «Он видел пляски мертвецов, /
В тюрьму пришедших из лесов, / То слышал их ужасный шепот /
И весь как лист он трепетал. / Без чувств, исполненный бояз-
ни, / Брат упадал ко мне на грудь» [15, IV, с. 148–149].
Идейно-смысловой кульминацией поэмы является молитва-прошение
младшего брата о пощаде невинного старика: «…За старца так меня мо-
лил: / «Брат! сжалься над его слезами! / Не режь его на старость лет… /
Мне дряхлый крик его ужасен / Пусти его — он не опасен; / В нем
крови капли теплой нет / Не смейся, брат, над сединами, / Не мучь
его… авось мольбами / Смягчит за нас он Божий гнев!..» [15, IV, с. 148].
По сути, здесь образ старца — образ невинноубиенного, принимающего
мученическую смерть. А образ младшего брата — это образ убийцы, умяг-
чившегося сердцем и умоляющего брата «сжалиться».
Как только вернулись силы, «болезнь ужасная прошла» — возврати-
лась «тоска по прежней доле». Дерзкий побег братьев из острога, очеред-
ное их злодейство ведут к трагической развязке — внезапной смерти
младшего из разбойников.
Свою молитву о смерти младшего брата старший называет «греш-
ной». Не случайно зарифмованы стихи «… молитву» — «… ловитву».
Смерть брата почти не меняет героя, сама оценка его состояния свидетель-
ствует об этом: «влачусь угрюмый, одинокой», «окаменел мой дух жесто-
кой», «в сердце жалость умерла» [15, IV, с. 151].
Отметим, что в сохранившемся отрывке беловой рукописи между
строчками «И в сердце жалость умерла» и «Но иногда щажу морщины…»
были еще четыре — более откровенные: «Беда тому, кого замечу, / Кого в
дубраве ночью встречу! / Убью. Пускай его семья / Проплачет так, как
10плакал я…» [15, IV, с. 381]. Так находит свое выражение в его исповеди
чувство мести, характерное для ветхозаветного принципа поступка — «око
за око и зуб за зуб» (Лев. 24:20).
В конце рассказа разбойник в своих воспоминаниях возвращается к
невинноубиенному старцу и молитве младшего брата о милости к старцу:
«Но иногда щажу морщины: / Мне страшно резать старика; / На беззащит-
ные седины / Не подымается рука. / Я помню, как в тюрьме жестокой /
Больной, в цепях, лишенный сил, / Без памяти, в тоске глубокой / За старца
брат меня молил» [15, IV, с. 151]. Этот повтор и точное воспроизведение
строки «За старца брат меня молил» (меняются только слова «так» —
«брат») обусловлены и не случайны, они становятся ключевыми момента-
ми поэмы.
В посмертном издании к поэме было прибавлено еще 16 стихов на ос-
новании некой рукописи в бумагах Пушкина. Последняя до нас, по свиде-
тельствам текстологов, не дошла, и, соответственно, вопрос об авторстве,
времени создания и связи упомянутого фрагмента с поэмой в настоящее
время не решен окончательно [15, IV, с. 372-374, 470].
Эпизод убийства старца в поэме Пушкина восходит к традиционному
житийному сюжету, некоторому духовному промыслительному закону
бытия, или «закону духа жизни» (Рим. 8:2), в силу которого люди-
свидетели при мучении и страдании христиан могли просветиться их бла-
годатной и спасительной верой. Это могли быть и сами мучители, воины,
стража, родственники замученных, прохожие, те, кто и сам впоследствии
принимал смерть за Христа. Приведем пример из жития апостола Иакова
Зеведеева: « Евсевий, епископ Кесарии Палестинской, повествуя о
святом Иакове, пишет, что когда он был осужден Иродом на смерть, некий
человек, по имени Иосия, один из донесших Ироду на Апостола, видя му-
жество и дерзновение святого Иакова и уразумев невинность и святость
его, а также истину сказанных им слов (о пришествии Мессии — Христа),
уверовал во Христа и сделался исповедником Христовым. Тотчас и он,
вместе со святым Апостолом Иаковом, был осужден на смерть. Когда они
вместе шли на место казни, то на пути встретили расслабленного, лежаще-
го при дороге, и святой Апостол исцелил его. Когда же они приклонили
свои головы на усечение, Иосия молил святого Иакова, дабы он простил
ему грех, соделанный им по неведению, — простил ему, что он донес на
него царю. Апостол, обняв и облобызав его, сказал ему: «мир с тобою», —
и оба они, преклонив свои головы на усечение, вместе скончались »
[16, апрель, с. 477].
Подобные соответствия найдем в житиях мученицы Татианы и с нею
пострадавших (12 января старого стиля), преподобного Мартиниана со
святыми женами Зоей и Фотинией (13 февраля), святых мучеников Павла и
сестры его Иулиании и прочих с ними (4 марта), святого Феодора, еписко-
па Едесского (9 июля), святого мученика Варлаама, Иосафа, царавича Ин-
11дийского, и отца его Царя Авенира (19 ноября) и других (см. подробнее:
[16]), а также первого человека, которому открывается Рай, — благоразум-
ного Разбойника [16, март, с. 687-738].
Так, в поэме при страданиях старца младший брат почувствовал, или
ему было дано почувствовать свыше, свое духовное падение и духовный
подвиг старца — эту впечатляющую разницу. Он молил за старика и му-
чился неправедностью своих дел. Убийство старца явилось той границей,
дальше которой уже нельзя было идти.
Братья-разбойники преступают Божьи заповеди, но и они ожидают
милости для себя по молитвам праведника: «Не мучь его… авось мольба-
ми / Смягчит за нас он Божий гнев». Случай убийства братьями праведно-
го старца — житийный эпизод, включенный в текст поэмы. Он является
стержневым и указывает в поэме на возможность покаяния и перерожде-
ния даже и героев-разбойников. Таким образом, молитва героя как внутри-
текстовый элемент становится необходимой составляющей и
неотъемлемой частью всего произведения.
Список литературы
1. Азадовский М. К. Пушкин и фольклор // Пушкин: Временник Пушкинской
комиссии. – Л., 1937. – Т. 3. – С. 152–182.
2. Виноградов В. В. Стиль Пушкина. – М.: Наука, 1999.
3. Гинзбург Л. Я. Пушкин и лирический герой русского романтизма // Пушкин:
Исследования и материалы. – Л., 1962. – Т. 4. – С. 140–153.
4. Гудзий Н. К. «Братья разбойники» Пушкина // Известия АН СССР: Серия ли-
тературы и языка. – 1937. – № 2–3. – С. 643–658.
5. Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. – М.: Худож. литература, 1965.
6. Есаулов И. А. Соборное начало в поэтике Пушкина («Капитанская дочка») //
Категория соборности в русской литературе. – Петрозаводск, 1995. – С. 45–60.
7. Жилина Н. П. Заглавие как семантическое ядро в поэме А. С. Пушкина «Бра-
тья разбойники». – [Электроный ресурс]: www.rsuh.ru
8. Закруткин В. А. «Братья разбойники» Пушкина // Ученые записки Ленинград-
ского гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. – 1936. – Т. 2. – С. 218–239.
9. Кошемчук Т. А. Русская поэзия в контексте православной культуры. – СПб.:
Наука, 2009.
10. Кучина Е. А. Молитва в лирике А.С. Пушкина: дружество как братство // Извес-
тия УрГУ. Сер.2. Гуманитарные науки. – Екатеринбург. – 2011. – №3 (93). – С. 19–24.
11. Мальчукова Т. Г. Евангельская притча о блудном сыне и ее интерпретация в
творчестве А. С. Пушкина // Античные и христианские традиции в изображении чело-
века и природы в творчестве А. С. Пушкина. – Петрозаводск, 2007. – С. 345–420.
12. Манн Ю. В. Поэтика русского романтизма. – М.: Наука, 1976.
13. Мейлах Б. С. Пушкин и русский романтизм. – М.; Л.: АН СССР, 1937.
14. Непомнящий В. С. Судьба одного стихотворения // Поэзия и судьба. Над
страницами духовной биографии Пушкина. – М., 1987. – С. 88–127.
15. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 19 т. – М.: Воскресенье, 1994–
1999.
16. Свт. Димитрий Ростовский. Жития святых. – М.: Лествица, 2000-2005.
17. Якобсон Р. Пушкин и народная поэзия // Якобсон Р. О. Работы по поэтике. –
М.: Прогресс, 1987. – С. 206–209.
12Вы также можете почитать
